Катька выскочила из под кирпичной разваливающейся арки на улицу. Сумка больно била по боку, сбивая и без того прерывистое дыхание. Она добежала до угла Первомайской, остановилась, переводя дыхание, схватилась за березу, наполовину вылезшую из чьего-то огорода. «Ненавижу, ненавижу…» стучало в висках, жгло глаза. Задышала глубоко, часто, пытаясь остановить подступившую к горлу тошноту и то черное, душное, что поднималось из низа живота и растекалось по груди, рукам, пальцам, лишая их чувствительности. Катька сплюнула густую, вязкую слюну с каким-то отвратительным железным привкусом, вытерла тыльной стороной ладони струйку, успевшую сбежать с левого уголка рта.
вторая главаНу что она ему сделала? Он же смотрел на нее как… Господи, да они же всего три недели здесь! Что она делает не так? Почему вечно умудряется во что-нибудь вляпаться? Ведь теперь этот ублюдок на каждом углу будет трепаться как она, Катька, стояла под ним, не шелохнувшись… Значит, нравилось. Не нравилось, оттолкнула бы его, ударила, в конце концов, она-то знает, куда надо бить в таких случаях. Дура, дура, ненавижу… Решила в хорошую девочку поиграть, перед училкой выделиться? Ну вот и получай!
Черное и душное сосредоточилось под сердцем, зато дышать стало легче. Горло как будто распухло. Катька прижала руки к щекам. Мокрые?.. Надо же, а она думала, что разучилась плакать, как только кожу не разъело.
Все, ладно, хватит. Ей еще Ксюху из садика забирать, а дома и пожрать-то, наверное, нечего. Катька разогнулась, глянула на часы и поплелась по Первомайской к той развалюхе, которая им заменяла дом. Нет, на самом деле, дом неплохой, его бы подремонтировать и вообще отлично бы стало. Да и достался им почти даром. Зато можно спать спокойно, не вздрагивая, не ожидая, во сколько припрется ничего не соображающий отец, не закрывая голову подушкой, чтобы не слышать его пьяных криков, а потом всхлипываний матери. Его она, понятно, тоже ненавидела. За то, что по его милости она никогда не вылезала из троек, сколько бы не пропадала в школе, за то, что у нее уже лет десять не было новой одежды, за то, что те девочки, с которыми она хотела бы дружить, смотрели на нее косо. Нина Ивановна, их классная, придерживалась строгого мнения, что дети алкоголиков все, сплошь, олигофрены, а значит, учиться хорошо не могут. Катька класса до седьмого пыталась быть старательной ученицей, со всеми выполненными домашними заданиями, аккуратными тетрадками, готовыми ответами. Ничего не помогало. Матери отдавали одежду для нее и Ксюхи тетки, с которыми та вместе работала. Мать, конечно, что-то переделывала, но все равно было узнаваемо. Ксюхе легче, ее это еще не волнует, хотя Катька ведь видела, с каким презрением смотрели на нее и сестру воспитательницы в Ксюхином саду.
Мать Катька любила, жалела и… Да, тоже ненавидела. Ну какого черта она прилипла к отцу, чего она ждет? Катька одного боялась, что однажды с пьяных глаз он просто пришибет мать и тогда они с Ксюхой останутся с ним вдвоем, или, чего доброго, вообще в детдом загремят. Ксюху-то, наверное, быстро удочерят, она хорошенькая, маленькая. А Катька кому нужна? Нет, не отдаст она никому сеструху свою.
Мать хотела оставить Ксюху в роддоме, оттого и рожать поехала в соседний город, у нее там какая-то старинная знакомая в больнице работала, обещала все устроить. Не смогла. Катька ее сначала не понимала, но как сестру увидела – поняла. А как Ксюха подросла, Катька стала замечать, что на отца та походила так же как она – на Брэда Питта. Никак, короче. Зато вот на мастера материной смены – очень даже. Этого разве только отец не видел. Да он ничего не видел, кроме очередной бутылки. Катька, честно сказать, иногда мечтала, чтоб он просто не пришел домой, мало ли что с пьяным случиться может. Но мать всегда говорила, что такие никому не нужны: ни на земле, ни на небе.
Меньше месяца назад к матери пришла какая-то женщина, Катя узнала в ней жену их местного главы, как он там называется, и, по совместительству, подругу дядь Митиной жены, ну материного начальника. Катька спряталась в коридоре, слушала и разглядывала тетку через неплотно подогнанные доски межкомнатной перегородки: они недолго о чем-то говорили, а потом гостья отдала матери обычный почтовый конверт, судя по всему с деньгами. Мать потом долго плакала. А вечером отец, схватив нож, требовал у нее денег, кричал, что все знает, схватил Ксюху с кровати… Катька бросилась к нему, пытаясь выхватить сестру, и отлетела прямо на дверной косяк спиной от отцовского кулака. Дальше Катька ничего не помнила, только как, спустя несколько часов, мать собирала вещи и все причитала: «Катенька, доченька, прости меня, прости…» Отец, как-то удивительно тихо, лежал поперек родительской кровати. В общем, уехали они, кстати пришлись и деньги мэровой жены. Приехали в Зареченск только потому, что здесь когда-то материна тетка жила, которой та уж лет двадцать как не видела. Тетки, понятное дело, уже и в живых не было, но оказалось, что дом ее еще цел и им можно там жить, только долг за квартплату надо вернуть. Мать устроилась уборщицей в местный магазинчик, за копейки, конечно, но хоть как-то жить можно. Вроде все нормально стало, только вот неделю назад Катька нашла за кухонной плитой початую бутылку водки. Ее аж затрясло. Но она теперь каждый день проверяет, в бутылке не убывало, значит – осталась от прежних жильцов. Ну, конечно, откуда же еще…
Теперь Катька два дня в неделю помогала в магазине: писала ценники, разбирала коробки с одеждой, которую, судя по всему, покупали на вес, такое барахло там попадалось. Зато у Катьки появилась новая блузка, лифчик и колготки – хозяин, Армен Борисович, в счет оплаты за первую неделю работы отдал.
Катька добрела до дома, достала из-под крыльца спрятанный ключ, тошнота вроде улеглась. Поставила на горелку воды в тазике, разделась до пояса. Новый бюстгальтер оказался неудобным – бретельки были слишком тугие, и застежки впивались в кожу на спине. Теперь на коже остались красные рубцы. Катька потерла надавленные места пальцами. Вот бы сейчас под душ, холодный, стоять – и пусть вода льется, льется… Она протерла губкой шею, руки, живот. В треснувшем зеркале на стене, из-под которого торчали какие-то старинные фотографии и открытки (от материной тетки еще остались) отражалась худенькая девочка, да нет, девушка, с мягкими чертами лица, длинными руками, изуродованными обгрызенными ногтями, бледной кожей, на которой особенно выделялись красные полосы от лифчика, небольшой высокой грудью, которую Катька прикрыла ладонями. Она вытащила из-под стола табуретку, запрыгнула на нее – теперь в зеркале отражались ноги. А она – ничего. Может этому парню, (как его, Саше?) она просто понравилась? Катька иногда замечала, что ей вслед оборачиваются… Спрыгнув с табуретки, она быстренько выплеснула грязную воду в умывальник, сдернула с крючка полотенце, вытерлась. Как же ей обрыдло мыться вот так…
Катька рухнула на кровать, та протестующе скрипнула под ней, сверкнув на солнце никелированными набалдашниками. Они спали на ней вместе с Ксюхой, но металлическая сетка от времени провисла, и теперь Катька, просыпаясь от тяжести, чаще всего обнаруживала сестру на себе.
Катька думала о Марине Семеновне: из всех учителей в этой новой школе только она обратила внимание на девочку. Остальные просто показали ей ее место в классе и благополучно продолжали говорить в пустоту, даже не глядя на учеников. Марина Семеновна расспросила Катьку, каким образом они оказались в Зареченске, что она читала в прежней школе, какое произведение проходили последним… В общем, обычная лабуда. Только Катька чувствовала, что училке ее ответы действительно интересны, а не для галочки. За две недели она уже поняла, что Марину Семеновну в школе считают чем-то вроде белой вороны: оставалась после уроков с учениками не по указке директора, по собственному желанию, а вечерние посиделки с педколлективом игнорировала.
Катька закрыла глаза, молиться она не умела, даже толком не представляла, как это делается. Но просить – просила, всегда одно и то же: «Господи, помоги нам с Ксюхой выбраться отсюда…» Немного погодя ей стало полегче и она добавила : «И маме».
Катька открыла глаза, нехотя поднялась с кровати, исправила покрывало. Шторы на окне выцвели и теперь больше всего походили на тряпки, закрывавшие и без того тусклые стекла. В углу пылился старенький черно-белый телевизор, Катька поначалу обрадовалась, что Ксюху хоть на выходных можно будет чем-нибудь занять. Как же, ага… Телевизор, судя по всему, умер еще раньше материной тетки. Нет, его, конечно, можно было исправить, как сказал сосед, зашедший к ним в первый же вечер, но на какие шиши?.. Катька телевизор и раньше, когда он у них дома был, не смотрела. Ну если в самом детстве мультики… А так, ей все казалось наигранным и фальшивым. Катька, конечно, мечтала о компьютере, у них в прежней школе был целый компьютерный класс, по машине на трех человек, считай, минут двадцать перепадало. Конечно, ничего полезного им там не объясняли, так, показали, как включать-выключать, да домики рисовать. Ну и интернет, конечно. Только на то, как он загрузится, весь урок и уходил. Зато Катька иногда, по знакомству с Семенычем, школьным сторожем, вечерами за компьютером все же сидела.
Она взглянула на часы, через два часа надо будет забирать Ксюху из детского сада. Катька метнулась к своей школьной сумке. Стараниями Марины Семеновны ее устроили в группу малоимущих детей, которым были положены бесплатные школьные обеды. Катька сначала ярилась и даже два дня не ходила в эту сраную столовку. Но потом здравый смысл взял вверх, а на косые взгляды она уже давно научилась не обращать внимания. Сегодня кормили слипшимися макаронами, но это же лучше, чем ничего. А для Ксюхи у нее сюрприз, ей тоже несладко в этом саду, хоть она и мелкая, не понимает еще ничего, но иногда, когда Катька ее одевала, Ксюха с такой тоской смотрела на других детей, которых забирали мамы, а иногда и вместе с папами, что у Катьки горло перехватывало. Она, порывшись, достала из сумки полурастаявший творожный сырок и яблоко – в столовке вместо котлеты дали, что-то у них там полетело, скорее всего, мясо к повару в холодильник, домашний, конечно же – вот Ксюха обрадуется.
Катька закинула сырок и яблоко в древний холодильник, мало что морозивший, но зато дребезжавший по ночам не хуже самолета, хоть она самолетов никогда и не видела. Вздохнув, она достала из подполья картошку, морковку (соседи помогли, хоть и не бесплатно, конечно), из шкафа пакет с быстрорастворимой лапшой, надо бы хоть суп сварить – мать голодная придет…
Выключив газ, Катька привычно потянулась за плиту, проверять заначенную бутылку. Бутылки не было. Катька встала на колени, для верности ощупала стенку чуть ли не до противоположной стороны. Бутылки не было.
Черное и душное вернулось. Горячими щупальцами оно растекалось по животу, поднимаясь все выше и выше… Катьке стало жарко, она, шатаясь, поднялась и выскочила на крыльцо.