Сашка стоял на речном берегу, запрокинув голову в небо, пытаясь отыскать в очертаниях облаков фигуры животных. Он понимал, конечно, что ведет себя как ребенок, но это хотя бы успокаивало. С той встречи на заднем дворе прошло уже два дня, новенькая в школе не появлялась, и Сашке было не то, чтобы стыдно, но как-то паршиво. Он даже ловил себя на мысли, что стоит узнать ее адрес и пойти посмотреть, все ли в порядке. Не извиняться, нет, за что? Сама виновата. Но посмотреть. третья главаК тому же сегодня Сашке приснился какой-то дурацкий сон: будто бы они с Катей идут по какой-то дороге, она ему улыбается, а у него впервые так спокойно на душе, что, кажется, ничего плохого никогда не случится. Потом сон стал каким-то обрывистым, будто в кино пустили ускоренную перемотку, и глаз успевает зацепиться за какие-то отдельные картинки, не воспринимая целого сюжета. Вот парень с девушкой целуются в каком-то темном помещении, потом пошли кадры с обнаженкой, только вот Сашка себя в парне не узнал, да и была ли это новенькая, тоже сказать трудно. Сашка уже пережил тот период, когда от таких снов просыпался в напряженном состоянии, вернее, он научился с этим бороться известным всем подросткам способом. Но сегодня проснулся с неприятным тянущим ощущением.
В такие моменты он больше всего жалел, что нет рядом с ним человека, которому можно рассказать, ну если не обо всем, так хотя бы о том, как трудно становится взрослым. К матери ведь с этим не пойдешь. Нет, она у него в этом плане нормальная, не ханжа, просто ей, наверное, тоже нелегко. Когда Сашке исполнилось двенадцать, у него на столе с завидной регулярностью стали появляться какие-то статьи и вырезки, рассказывающие о сексуальном воспитании, строении организма и прочее. Многое, конечно, Сашка к тому времени уже знал от ребят во дворе и «Популярной медицинской энциклопедии», стоявшей во втором, скрытом, ряду книжного шкафа, видимо, чтоб глаза не мозолить. А года два назад в кармане выстиранных джинсов Сашка нашел презерватив. Он не думал, что подобная забота в стиле жителей их городка, скорее уж наоборот.
Зареченск был совсем небольшим городом, протянувшимся по правой стороне реки Красной. Насчет названия реки существовало много разных баек: кто-то говорил, что речка стала так называться после революции, потому что прежнее название, Опойка, стало казаться неблагозвучным, кто-то — что два названия существовали давно и равноправно, потому что летом, во время цветения, вода в реке не зеленела, по примеру других водоемов, а краснела. Сашке, честно говоря, было на это плевать, но он помнил, как они с пацанами прибегали сюда купаться каждый летний день. Любимым местом был крутой обрывистый берег, Красный Яр, с высокими тополями, на нижние ветки которых обычно накидывали веревку и делали тарзанку. Красная была неглубокой речушкой, притоком большой, когда-то судоходной реки, центральной в их области и еще нескольких регионах. На большую реку ездили отдыхать, рыбачить, но бегать купаться до нее было далековато. Когда-то по ней ходил рейсовый теплоход «Москва», за три часа можно было добраться до областного центра, Сашка раз или два ездил так с матерью в гости к тетке, но, в основном, зареченцы выбирались на получасовую прогулку до Затона, небольшого села, центром существования которого в советские времена была перевалочная речная станция. В первые же годы 90-х теплоходные рейсы быстро сошли на нет.
Статус города достался Зареченску совершенно случайно. Была какая-то программа, что такой статус присваивался населенным пунктам с количеством жителей более 10 000 человек. Зареченск, конечно, в советские годы до этой цифры чуть не дотягивал, но после распада Союза в область потянулся ручеек эмигрантов из бывших республик. Первый губернатор в поисках народной поддержки способствовал росту числа городов, благо что от него это ничего кроме подписи не требовало. Ближайшие к Зареченску поселки такой привилегии не дождались, и это позволило ему считаться неформальным центром в районе, не имея на то официальных прав. Жители, особенно молодежь, и так не особо дружили с другими деревенскими и поселковыми, а лишний повод «выделиться» только усугубил ситуацию. Традиционный «махач» между своими и не своими год от года становился ожесточеннее. Странно, но «не своими» в городке считались только жители других поселков, к приезжим относились вполне терпимо. По крайней мере, до последнего времени.
Вообще, в провинциальных городках советские времена продолжались, по крайней мере, еще несколько лет после официальной смены власти. Нет, инфляция, сгоревшие в сберкассах деньги, задержки зарплаты, ваучеры — все это было. Но атмосфера еще долго оставалась привычной. Особенно в школе. Новое здание построили в конце семидесятых, и школьников на входе встречало огромное мозаичное панно «Три поколения коммунистов» по степени взросления: октябрята, пионеры и комсомольцы. В приемной у директора стоял гипсовый бюст Ленина, с заложенным за лацкан сюртука большим пальцем, причем на ладони вождя оставалось еще целых пять. Организаторы звались по доброй памяти вожатыми, а кабинет воспитательной работы — пионерской комнатой. Не стоит и говорить, что школьная библиотека застряла в восьмидесятых: поколение девяностых училось по советским учебникам, так как у родителей денег не было, а поступлений из центра можно было ждать с таким же успехом, как с козла молока. Сашка родился в 88-м, в школу пошел в 94-м, но азбука у него была еще с советским гимном, лукавым ленинским взглядом с третьей страницы, да и учителя не успели настроиться на новую волну, рассказывая почти обо всем с позиций соцреализма.
Наверное, это было не так и плохо. У них все как-то спокойнее проходило, чем в больших городах. Двоюродный брат, сын маминой сестры, жившей в областном центре, был старше его всего на два года, но казался опытнее на все десять. Сашку иногда поражала его какая-то мстительная жестокость и злость, когда он говорил о том, что русским жить становится хуже оттого, что «черные понаехали». Он сравнивал количество, например, пьющих среди приехавших и коренного населения, доли получались примерно равными, значит, причина, все же, была в чем-то другом. Только ведь брату этого не объяснишь. Иногда Сашке казалось, что тот свои проблемы и неудачи перекладывает на других, подменяет злость на себя вымышленными обидами… А Сашка помнил Димку совсем другим. Лет до тринадцати тот приезжал на лето к ним в Зареченск, потому как в городе все лето сидеть было все равно, что в газовой камере, говорила тетя Света, а летние лагеря стоили очень дорого. Димка был веселым, рассказывал про их городскую компанию, обещал познакомить с друзьями, как только Сашка от своего чоканья да оканья избавится. Чтоб, говорил, не позорил меня. Шутил, конечно, можно подумать, что сам говорил по-другому. А в один год его как будто подменили: по телефону не разговаривал, отделывался односложными ответами, когда Сашка его все же доставал, а тетя Света плакала, что однажды пришел домой вдрызг пьяный и все лицо исцарапано. Это в пятнадцать-то лет, причитала она. Сашка тогда мало что понимал, может быть, сейчас бы понял, но разговора у них не получалось, от времени все только хуже стало. Теперь вся их бывшая привязанность держалась только на родственных связях.
Сашка вспомнил, как в последний свой приезд Димыч купил бутылку красного и предложил ему отметить встречу. То ли вино оказалось паленым, то ли Сашка неподходящим собутыльником, но ему было так плохо, думал – помрет. Если можно кишки через горло выплюнуть, то Сашка, наверное, был к этому близок. До сих пор, как вспомнит, так его мутить начинает. С тех пор он ничего крепче пива не пробовал, да и то пил больше для компании и фарсу. Он не понимал, как может нравиться эта затхлая горечь, зато пивной вкус отлично перебивал сладковатый запах страха, чуть хуже, чем сигареты. Плохо то, что после той встречи Димка, похоже, потерял последнюю надежду сделать из него мужика.
Сашка нашел в небе облако, похожее на слона. Хобот его выгибался и тянулся к солнцу, но ветерок гнал облака все дальше, и слону так и не удалось схватить светящийся шарик. Сегодня был уже четверг, а он все еще не придумал, как быть со стрижевскими. Надо было что-то решать, драки не хотелось, хотя Колян брызгал слюной по этому поводу. Дурак, одним словом. Сашка переживал даже не потому, что они могли и не выйти победителями в схватке, это уж как карта ляжет, а потому, что в случае огласки (а она непременно будет, его же дружки, в первую очередь, не смогут умолчать о собственном геройстве) все они окажутся под колпаком у нового милицейского руководства. Старый начальник был вменяемым, напрасно на учет не ставил и знал, где границы озорства и нарушения. И хоть Сашка дважды был у него «на приеме» неприязни к нему не испытывал. Юрий Владимирович параллельно с основной работой вел бесплатный кружок самообороны при местном ДК, показывал парням разные приемчики. Ему Сашка был обязан каким-никаким физическим развитием и способностью постоять за себя. Но в прошлом году кому-то видно понадобилось теплое местечко, и Стаценко сдвинули. Теперь Сашка все чаще видел его в «Капельке» - зареченской рюмочной. О новом начальнике мнения в городке еще не сложилось. Но его вытянутая морда приятных сравнений не вызывала, казалось, он все время пытался услышать что-то, не предназначенное для его ушей. И фамилия говорящая — Хорин. Действительно, как хорек.
Как же быть? Чуть что и авторитета у парней как не бывало, они и так на него уже косо посматривают из-за литераторши. И ведь та знает, на что давить. Сашке иногда уже не хватало чтения: с героями он мог говорить, не заботясь, что они что-то не поймут или начнут ржать. Знать бы еще главаря этих, из Стрижей. Там тоже была передовая компания, вроде как у них, но говорили, что лидера как такового нет. Да у них, если разобраться, тоже главного не было. Не считать же за главного Сашку? Да он никогда и не претендовал на это.
Мысли надоедливо кружились в голове, одни и те же: новенькая, сон, пятница, стрижевские, новенькая, сон, пятница, стрижевские… Чтобы заглушить их, Сашка достал из кармана наушники, включил плеер – подарок на день рождения. Теперь матери стало хоть немного легче, отчим, судя по всему, неплохо зарабатывал, но денег у него Сашка не брал. Мать понятия карманных денег не признавала, говорила, что никогда не откажет, если будет знать, на что сын просит. Иногда удавалось подзаработать, очень редко, с деньгами в городке до сих пор было трудно, зареченский бумажный комбинат все пытался наладить производство, но рынок не особенно позволял. А на этом комбинате работала большая часть жителей. Вот и отчим был там мастером что ли. Мать работала в местной коммунальной конторе, заведовала кадрами. Все переживала, что у нее нет специального образования кроме корочек каких-то курсов. В этом Сашка тоже отчасти винил себя: мать родила его в восемнадцать, через год после школы. Помогать некому было, бабушка называла мать дурой, а потом вообще в город к старшей дочери уехала. Прожила там недолго, но мать так до самой смерти и не простила. Не сказать, что та особенно переживала, по крайней мере, в редкие визиты к тете Свете они эту тему не поднимали.
«Не потерять бы в серебре ее, одну…» проникало прямо в мозг. Сашка в музыке не особенно разбирался, но «Би2» уважал после первой и второй частей «Брата». Слова там были очень верные: «В чем сила, брат?» Главный герой считал, что в правде. В какой? Сашка не знал. Да и вряд ли кто-то знал.
Весеннее солнце сильно припекало плечи сквозь куртку. Сашка закинул голову назад, щурясь от ярких лучей. Тепло растекалось по шее, опускаясь ниже и ниже, вызывая воспоминания о теплом теле, зажатом между ним и стеной. Он вдруг представил, что если бы новенькая не смотрела на него ненавидящими колючими глазами, а улыбалась. Ему улыбалась… А потом подняла бы руку и погладила по щеке…
Может, все-таки, пойти, узнать адрес этой Кати? Извиниться, сказать, что он не хотел ее обидеть, и никто ни о чем не узнает? Тогда полегчает? У Сашки задрожали пальцы. Он сжал их в кулаки и спрятал руки в карманы. Не помогло. Тогда он наклонился, набрал полную горсть плоских камушков и стал пускать «лягушек». Первый бросок не получился, Сашка несколько раз глубоко вздохнул, дрожь стала меньше. Серый камешек заскользил по поверхности воды: «Раз, два, три, четыре…»

Вообще, я тут снова поняла, за что теперь я люблю роман "Джен Эйр". За то, что, несмотря на всю романтическую туманность, история эта содержит очень мощный, внятный и здравый посыл: мужчина может быть сколь угодно интересен, богат и гормонально инфернален, но если чердак у него не в порядке, то надо валить как можно скорее. (peggotty)

В кои-то веки мне хочется писать прозу. а тут работа.

Катька выскочила из под кирпичной разваливающейся арки на улицу. Сумка больно била по боку, сбивая и без того прерывистое дыхание. Она добежала до угла Первомайской, остановилась, переводя дыхание, схватилась за березу, наполовину вылезшую из чьего-то огорода. «Ненавижу, ненавижу…» стучало в висках, жгло глаза. Задышала глубоко, часто, пытаясь остановить подступившую к горлу тошноту и то черное, душное, что поднималось из низа живота и растекалось по груди, рукам, пальцам, лишая их чувствительности. Катька сплюнула густую, вязкую слюну с каким-то отвратительным железным привкусом, вытерла тыльной стороной ладони струйку, успевшую сбежать с левого уголка рта.
вторая главаНу что она ему сделала? Он же смотрел на нее как… Господи, да они же всего три недели здесь! Что она делает не так? Почему вечно умудряется во что-нибудь вляпаться? Ведь теперь этот ублюдок на каждом углу будет трепаться как она, Катька, стояла под ним, не шелохнувшись… Значит, нравилось. Не нравилось, оттолкнула бы его, ударила, в конце концов, она-то знает, куда надо бить в таких случаях. Дура, дура, ненавижу… Решила в хорошую девочку поиграть, перед училкой выделиться? Ну вот и получай!
Черное и душное сосредоточилось под сердцем, зато дышать стало легче. Горло как будто распухло. Катька прижала руки к щекам. Мокрые?.. Надо же, а она думала, что разучилась плакать, как только кожу не разъело.
Все, ладно, хватит. Ей еще Ксюху из садика забирать, а дома и пожрать-то, наверное, нечего. Катька разогнулась, глянула на часы и поплелась по Первомайской к той развалюхе, которая им заменяла дом. Нет, на самом деле, дом неплохой, его бы подремонтировать и вообще отлично бы стало. Да и достался им почти даром. Зато можно спать спокойно, не вздрагивая, не ожидая, во сколько припрется ничего не соображающий отец, не закрывая голову подушкой, чтобы не слышать его пьяных криков, а потом всхлипываний матери. Его она, понятно, тоже ненавидела. За то, что по его милости она никогда не вылезала из троек, сколько бы не пропадала в школе, за то, что у нее уже лет десять не было новой одежды, за то, что те девочки, с которыми она хотела бы дружить, смотрели на нее косо. Нина Ивановна, их классная, придерживалась строгого мнения, что дети алкоголиков все, сплошь, олигофрены, а значит, учиться хорошо не могут. Катька класса до седьмого пыталась быть старательной ученицей, со всеми выполненными домашними заданиями, аккуратными тетрадками, готовыми ответами. Ничего не помогало. Матери отдавали одежду для нее и Ксюхи тетки, с которыми та вместе работала. Мать, конечно, что-то переделывала, но все равно было узнаваемо. Ксюхе легче, ее это еще не волнует, хотя Катька ведь видела, с каким презрением смотрели на нее и сестру воспитательницы в Ксюхином саду.
Мать Катька любила, жалела и… Да, тоже ненавидела. Ну какого черта она прилипла к отцу, чего она ждет? Катька одного боялась, что однажды с пьяных глаз он просто пришибет мать и тогда они с Ксюхой останутся с ним вдвоем, или, чего доброго, вообще в детдом загремят. Ксюху-то, наверное, быстро удочерят, она хорошенькая, маленькая. А Катька кому нужна? Нет, не отдаст она никому сеструху свою.
Мать хотела оставить Ксюху в роддоме, оттого и рожать поехала в соседний город, у нее там какая-то старинная знакомая в больнице работала, обещала все устроить. Не смогла. Катька ее сначала не понимала, но как сестру увидела – поняла. А как Ксюха подросла, Катька стала замечать, что на отца та походила так же как она – на Брэда Питта. Никак, короче. Зато вот на мастера материной смены – очень даже. Этого разве только отец не видел. Да он ничего не видел, кроме очередной бутылки. Катька, честно сказать, иногда мечтала, чтоб он просто не пришел домой, мало ли что с пьяным случиться может. Но мать всегда говорила, что такие никому не нужны: ни на земле, ни на небе.
Меньше месяца назад к матери пришла какая-то женщина, Катя узнала в ней жену их местного главы, как он там называется, и, по совместительству, подругу дядь Митиной жены, ну материного начальника. Катька спряталась в коридоре, слушала и разглядывала тетку через неплотно подогнанные доски межкомнатной перегородки: они недолго о чем-то говорили, а потом гостья отдала матери обычный почтовый конверт, судя по всему с деньгами. Мать потом долго плакала. А вечером отец, схватив нож, требовал у нее денег, кричал, что все знает, схватил Ксюху с кровати… Катька бросилась к нему, пытаясь выхватить сестру, и отлетела прямо на дверной косяк спиной от отцовского кулака. Дальше Катька ничего не помнила, только как, спустя несколько часов, мать собирала вещи и все причитала: «Катенька, доченька, прости меня, прости…» Отец, как-то удивительно тихо, лежал поперек родительской кровати. В общем, уехали они, кстати пришлись и деньги мэровой жены. Приехали в Зареченск только потому, что здесь когда-то материна тетка жила, которой та уж лет двадцать как не видела. Тетки, понятное дело, уже и в живых не было, но оказалось, что дом ее еще цел и им можно там жить, только долг за квартплату надо вернуть. Мать устроилась уборщицей в местный магазинчик, за копейки, конечно, но хоть как-то жить можно. Вроде все нормально стало, только вот неделю назад Катька нашла за кухонной плитой початую бутылку водки. Ее аж затрясло. Но она теперь каждый день проверяет, в бутылке не убывало, значит – осталась от прежних жильцов. Ну, конечно, откуда же еще…
Теперь Катька два дня в неделю помогала в магазине: писала ценники, разбирала коробки с одеждой, которую, судя по всему, покупали на вес, такое барахло там попадалось. Зато у Катьки появилась новая блузка, лифчик и колготки – хозяин, Армен Борисович, в счет оплаты за первую неделю работы отдал.
Катька добрела до дома, достала из-под крыльца спрятанный ключ, тошнота вроде улеглась. Поставила на горелку воды в тазике, разделась до пояса. Новый бюстгальтер оказался неудобным – бретельки были слишком тугие, и застежки впивались в кожу на спине. Теперь на коже остались красные рубцы. Катька потерла надавленные места пальцами. Вот бы сейчас под душ, холодный, стоять – и пусть вода льется, льется… Она протерла губкой шею, руки, живот. В треснувшем зеркале на стене, из-под которого торчали какие-то старинные фотографии и открытки (от материной тетки еще остались) отражалась худенькая девочка, да нет, девушка, с мягкими чертами лица, длинными руками, изуродованными обгрызенными ногтями, бледной кожей, на которой особенно выделялись красные полосы от лифчика, небольшой высокой грудью, которую Катька прикрыла ладонями. Она вытащила из-под стола табуретку, запрыгнула на нее – теперь в зеркале отражались ноги. А она – ничего. Может этому парню, (как его, Саше?) она просто понравилась? Катька иногда замечала, что ей вслед оборачиваются… Спрыгнув с табуретки, она быстренько выплеснула грязную воду в умывальник, сдернула с крючка полотенце, вытерлась. Как же ей обрыдло мыться вот так…
Катька рухнула на кровать, та протестующе скрипнула под ней, сверкнув на солнце никелированными набалдашниками. Они спали на ней вместе с Ксюхой, но металлическая сетка от времени провисла, и теперь Катька, просыпаясь от тяжести, чаще всего обнаруживала сестру на себе.
Катька думала о Марине Семеновне: из всех учителей в этой новой школе только она обратила внимание на девочку. Остальные просто показали ей ее место в классе и благополучно продолжали говорить в пустоту, даже не глядя на учеников. Марина Семеновна расспросила Катьку, каким образом они оказались в Зареченске, что она читала в прежней школе, какое произведение проходили последним… В общем, обычная лабуда. Только Катька чувствовала, что училке ее ответы действительно интересны, а не для галочки. За две недели она уже поняла, что Марину Семеновну в школе считают чем-то вроде белой вороны: оставалась после уроков с учениками не по указке директора, по собственному желанию, а вечерние посиделки с педколлективом игнорировала.
Катька закрыла глаза, молиться она не умела, даже толком не представляла, как это делается. Но просить – просила, всегда одно и то же: «Господи, помоги нам с Ксюхой выбраться отсюда…» Немного погодя ей стало полегче и она добавила : «И маме».
Катька открыла глаза, нехотя поднялась с кровати, исправила покрывало. Шторы на окне выцвели и теперь больше всего походили на тряпки, закрывавшие и без того тусклые стекла. В углу пылился старенький черно-белый телевизор, Катька поначалу обрадовалась, что Ксюху хоть на выходных можно будет чем-нибудь занять. Как же, ага… Телевизор, судя по всему, умер еще раньше материной тетки. Нет, его, конечно, можно было исправить, как сказал сосед, зашедший к ним в первый же вечер, но на какие шиши?.. Катька телевизор и раньше, когда он у них дома был, не смотрела. Ну если в самом детстве мультики… А так, ей все казалось наигранным и фальшивым. Катька, конечно, мечтала о компьютере, у них в прежней школе был целый компьютерный класс, по машине на трех человек, считай, минут двадцать перепадало. Конечно, ничего полезного им там не объясняли, так, показали, как включать-выключать, да домики рисовать. Ну и интернет, конечно. Только на то, как он загрузится, весь урок и уходил. Зато Катька иногда, по знакомству с Семенычем, школьным сторожем, вечерами за компьютером все же сидела.
Она взглянула на часы, через два часа надо будет забирать Ксюху из детского сада. Катька метнулась к своей школьной сумке. Стараниями Марины Семеновны ее устроили в группу малоимущих детей, которым были положены бесплатные школьные обеды. Катька сначала ярилась и даже два дня не ходила в эту сраную столовку. Но потом здравый смысл взял вверх, а на косые взгляды она уже давно научилась не обращать внимания. Сегодня кормили слипшимися макаронами, но это же лучше, чем ничего. А для Ксюхи у нее сюрприз, ей тоже несладко в этом саду, хоть она и мелкая, не понимает еще ничего, но иногда, когда Катька ее одевала, Ксюха с такой тоской смотрела на других детей, которых забирали мамы, а иногда и вместе с папами, что у Катьки горло перехватывало. Она, порывшись, достала из сумки полурастаявший творожный сырок и яблоко – в столовке вместо котлеты дали, что-то у них там полетело, скорее всего, мясо к повару в холодильник, домашний, конечно же – вот Ксюха обрадуется.
Катька закинула сырок и яблоко в древний холодильник, мало что морозивший, но зато дребезжавший по ночам не хуже самолета, хоть она самолетов никогда и не видела. Вздохнув, она достала из подполья картошку, морковку (соседи помогли, хоть и не бесплатно, конечно), из шкафа пакет с быстрорастворимой лапшой, надо бы хоть суп сварить – мать голодная придет…
Выключив газ, Катька привычно потянулась за плиту, проверять заначенную бутылку. Бутылки не было. Катька встала на колени, для верности ощупала стенку чуть ли не до противоположной стороны. Бутылки не было.
Черное и душное вернулось. Горячими щупальцами оно растекалось по животу, поднимаясь все выше и выше… Катьке стало жарко, она, шатаясь, поднялась и выскочила на крыльцо.

Возвращаясь с работы в городском троллейбусе стала свидетельницей разговора двух девушек, ненамного младше меня, но, как выяснилось, выросших совершенно в другой реальности. Речь, забиваемая жеванием жвачки, простите за некоторую тавтологию, шла о высоком. О кинематографе. На вид - очень симпатичные девчонки, хорошо одетые. Ну несколько растягивающие слова, жующие жвачку. Но не ханжа я, почему бы и нет! Кто не без греха. Но от их диалога, который велся громко, с оглядкой на остальных пассажиров,
которые должны были видимо проникнуться разносторонней развитостью девиц, просветиться, стало немного не по себе что ли. Короче вот оно, без преувеличений и передергиваний.
Первая девушка хвасталась второй:
"Прикинь, вчера сидела вечером решила из сетки вытянуть фильм "Алиса в Стране Чудес". Ну тот, помнишь, мы еще на него в кино ходили? Осенью или зимой. Ну ввела в поисковик. Нашла. Поставила на скачивание. И что ты думаешь, открываю значит просмотр, а там не этот фильм. Там (театральная пауза) - мульт!"
Вторая, округляя глаза: "А что по Алисе еще и мультик сняли! Класс!"
Первая: "Подожди, это еще не вся ржака. Мульт-то наши сняли".
Вторая: "Прикольненько. И как?"
Первая: "Ну не считая того, что наши как всегда оказались долбоебами - ничего, посмотреть можно. Как в кино пойдет - сходим".
Вторая: "А что не так-то?"
Первая: "Ну во-первых, мультик малобюджетный. Это сразу видно. Во-вторых, такой, типа с юмором. И с песнями. Но с этим они явно переборщили. В-третьих, эти идиоты его в сеть запустили. Прикинь! Когда наши наконец научатся деньги делать?! Мульт еще в кино не прошел, реклама еще крутиться не начала, а в сетке это творение уже есть, причем не хилого
качества. Так они в своем долбоебизме еще дальше пошли: они сразу и вторую часть сняли. И тоже ее в сетку кинули".
Вторая: "А что еще и вторая часть есть?"
Первая: "Ага, про зазеркалье. Тоже ничего. Но ты знаешь, если уж делаешь мультик по фильму, хоть сюжет не перевирай особо. Там даже рядом с фильмом не пробегало. Как-то настолько все карикатурно и топорно. И опять же, слышали звон, не знают где он. Прознали, что на западе еще одну "Алису" хотят снять и понеслось фантазировать"...
Вторая: "Ну да. Сглупили. А песни-то хоть как?"
Первая: "Да так, веселенькие"...
Вторая: "Типа как в "Богатырях" или хуже?"...
Первая (задумчиво): "Ну примерно как в "Богатырях". Только ты знаешь, ну и здесь в лужу сели".
Вторая: "В смысле?"
Первая: "Ну в смысле, наши же экономить решили, я уже говорила. Там, по ходу, все песни один мужик поет. Причем поет - громко сказано. Такое чувство, что бомжа какого-то с улицы подобрали, слова дали и он как сумел, так и напел. Даже по голосу слышно, что он хрипатый, пьяный и бомж"....
...
Дальше сдерживаться я не могла. Только открыла рот, как какая-то женщина, стоявшая рядом, взяла меня за локоть и с ужасом в голосе спросила: "Но вы ведь хоть поняли о чем они? Ужас какой! Только не говорите им ничего. Не поймут. Только в драку полезут... Какой кошмар!"
Как раз была моя остановка. По дороге домой думала: вроде мы почти ровесницы. Но почему я, мои друзья, росли на этом мультике. Зачитывались "Алисой", наслаждались песнями, а для этой части молодежи это непознанная страница. Более того, они стесняются не собственной глупости (а ведь могли бы глянуть на год выхода мультфильма), а того,
что "наши не умеют ни снимать, ни пиариться"...
Захотелось прийти домой, смахнуть пыль со старого проигрывателя, поставить пластинку с "Алисой" и исправить впечатление.

Слушаю "Венгерские танцы". Это самый настоящий антидепрессант.



Самые любимые. Они же самые известные)

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Пишет  Каротелька:

Жил был мальчик, который никого не любил, ни с кем не дружил, и даже на похоронах нес свой гроб сам.

URL записи

Христос воскресе!