– Привет! – раздалось с улицы из-за покосившегося забора.
Катька вздрогнула, оглянулась. Из школы, почему-то подумалось ей в первый момент. Да ну, там, наверное, никто и не заметил.
У калитки стояла незнакомая девчонка. Она ее точно раньше не видела, и в школе тоже. Такую уж точно забыть невозможно. И это еще Катька раньше думала, что ее Ксюха – рыжая. Нет, Ксюха – золотая. А вот эта, действительно, рыжая. Интересно, свои у нее волосы или крашеные? Катька молча рассматривала незваную гостью: ярко-рыжие волосы у той были стянуты в хвост, и, когда сзади налетал ветер, вспыхивали костром вокруг головы, на лице и руках красовалась россыпь веснушек, даже глаза и те, похоже, были рыжими, хотя Катька и стояла не очень близко.
4. – Тебя как зовут? – спросила девчонка.
– Ну, Катя.
– А я иду, смотрю, в баб Шурином доме новые жильцы… Ты знаешь, она давно уж померла, ох, и вредная же старуха была, не подойди. Все время нас гоняла: мы с сестрой к ней за клубникой лазили, она ж все равно ее не собирала, а ягоды пропадают… Что, жалко ей? А ты ей кто? Внучка? Меня, кстати, Любка зовут, – затараторила рыжая.
– Нет, не внучка, так, – только отвяжись, мол.
– Ну ладно. А чо вы сюда приехали?
– Тебе-то что?
– Да, нет, ничего, ты не думай, что я тут разнюхиваю чего. Просто интересно. А ты в школе учишься? В нашей, зареченской?
– Числюсь.
– А я в интернате, в райцентровском. Только на выходные домой приезжаю, а так там и живу.
«Больная, что ли», – подумала Катька, но девчонка ее опередила.
– У меня искривление позвоночника, а там санаторий, ну и учат, конечно, я уже полтора года там. Год вообще не отпускали никуда, а сейчас – можно. Ну, значит, выздоровела. А лет тебе сколько?
– Пятнадцать, – буркнула Катька.
– Здорово! Это мы, выходит, в одном классе бы учились, – из рыжей так и пер оптимизм.
Катька таких людей старалась обходить стороной. Рядом с ними она особенно остро чувствовала, что у нее-то поводов для радости чуть. А этим все нипочем, они любой разговор в балаган превратят. Но в то же время противиться им было трудно.
– Так я зайду? – девчонка гнула свою линию.
Катька пожала плечами и отвернулась.
– Подожди, я только велик затащу, а то украдут – сказала Любка, пыхтя, придерживая одной ногой калитку и заводя во двор древнюю «Каму».
Катька присела на крыльцо, рыжая рухнула рядом.
– А я, знаешь, за неделю так наскучаюсь, меня, мамка жалуется, потом все выходные не заткнуть.
«Оно и видно», – подумала Катька. Ладно, пусть болтает, все равно скоро за Ксюхой ползти, а так хоть какое-то развлечение: не ходить из угла в угол, пытаясь придумать, что делать дальше. Интересно, что ей будет за три прогула? В старой школе с этим было легко, в жизни невидимки, определенно, есть свои плюсы.
Но, в общем, это не самая главная из проблем. Катька мысленно перенеслась в вечер вторника.
Они с Ксюхой бежали наперегонки. Катька, понятное дело, передвигалась чуть ли не шагом, а сестрица, радостно взвизгивая, прыгала впереди.
– Кать, догони меня! Не догонишь, не догонишь!
Катька делала вид, что прибавляет ходу, Ксюха отбегала еще на несколько шагов. Черное и душное, что все-таки настигло ее после исчезнувшей бутылки, вроде бы отступило, и она пыталась убедить себя, что вся эта история – результат ее паранойи. Мать не может так поступить. Не для того она десять лет смотрела на пьяного отца, чтобы, наконец, уехав от него, попасть в это же болото… Ну не может же такого быть, правда?
– Кать, ну чего ты встала? – недовольный голос сестры вернул ее в настоящее. Она взяла Ксюху за руку и повернула к дому. Так, надо подумать о чем-нибудь другом.
– Чем вы сегодня занимались в садике? Опять елки вырезали? (Сестра недавно жаловалась, что у нее не получаются ровные елки, и они с Катькой перепортили пачку старых газет, пытаясь научиться этому искусству).
– Ой, Кать, смотри какая смешная! – Ксюха вытянула руку, указывая на женщину, бредущую перед ними, держась за забор, ее заметно покачивало. Катька взглянула вперед. Внутри у нее словно что-то оборвалось. Женщина, видимо, устав бороться с кружащимся вокруг миром, уселась прямо на землю и спрятала лицо в колени. Катька быстро потянула сестру к дому, но глаз уже успел отметить блестящую заколку в волосах женщины, в виде бабочки – Катька ее матери на прошлое восьмое марта подарила. Только бы Ксюха не опомнилась, не узнала…Она почти тащила ее за руку. Открыв дверь, сняв с Ксюхи куртку, Катька достала альбом, фломастеры, усадила сестру за кухонный стол и попросила посидеть тихонько, нарисовать ей принцессу, ну или еще чего-нибудь, пообещав сюрприз. Ксюха, конечно, немедленно засыпала ее вопросами: а что? а какой? – ну это же сюрприз, ответила Катька, только ты никуда из комнаты не выходи. Сестра с азартом, высунув язык, принялась что-то черкать.
Катька выбежала на улицу: мать сидела на прежнем месте, похоже, заснула. Катька подошла, тронула ее за плечо, мать медленно подняла голову. Мутный, ничего не соображающий взгляд ударил прямо под дых. Сколько, сколько раз Катька его уже видела? Она потянула мать к себе, пытаясь заставить ее встать. Женщина пьяно улыбнулась, потрепала девочку по щеке, но встать не встала. Катька предприняла еще несколько попыток поднять ее, а потом, заревев, уселась рядом. Не слишком ли много слез на один день?
Наконец, спустя минут десять, женщина сама поднялась и поплелась к дому, Катька ее поддерживала с одной стороны. Стараясь не шуметь, она провела мать по коридору в комнату, помогла раздеться. Женщина упав на кровать тут же отключилась.
–- Кать, я нарисовала принцессу, – Ксюха появилась на пороге комнаты – У нее золотые волосы и розовое платье. А мама, что, уже спать легла? Раньше меня? Фу, как пахнет... – сестра, сморщив нос, втянула в себя воздух с отчетливой примесью перегара.
– Иди на кухню, я сейчас приду. Мама чуть-чуть заболела.
Когда Катька вернулась на кухню, Ксюха размазывала по лицу слезы.
– Мы опять уедем? – спросила она – А мама здесь останется? Как папа? Она будет как папа?
Катька прижала сестру к себе.
– Нет, мы никуда не поедем. Мама скоро выздоровеет и все будет хорошо, даже еще лучше, – говорила она каким-то совершенно чужим голосом. Голова кружилась, выдавая картинки из прошлого.
Ксюха чуть-чуть успокоилась и вспомнила о сюрпризе. Катька отдала ей яблоко и творожный сырок. Сестра тщательно разделила лакомство на две части и одну подвинула Катьке. Та проглотила свою половину, не чувствуя вкуса, только ощущая, как тяжесть в желудке становится невыносимой.
Ночью то и дело Катька проверяла мать: по опыту поставила рядом с кроватью чайник с холодной водой. Заснула только под утро. Соскочив по будильнику, быстро подняла сестру, отвела в детский сад. Когда вернулась домой за сумкой, мать сидела за кухонным столом, подперев голову руками, будто боялась, что та разобьется. Кожа у нее, и так обычно бледная, была какого-то зеленоватого оттенка. Мать не смотрела на Катьку, пока та стояла у порога, а потом заревела, что никому не нужна.
– Неправда, мам, ты нам нужна, – сжав зубы, твердила девочка.
Женщина мотала головой, каждый раз поскуливая, как больная собака. В общем, Катька взяла с нее обещание, что такого больше не повторится, и ушла прибираться в магазин вместо нее – из матери работник был никакой. Следующий день она просто отсыпалась, пользуясь тем, что никто не тянет за рукав и не пытается удушить, уткнувшись головой живот.
Из-за всего этого она даже забыла про придурков на заднем дворе школы. Вспомнила только в четверг, когда пошла прогуляться к реке. Один из них, ну который главный, стоял на берегу и бросал камушки в воду. Ну не дурак? Нашел развлечение… Так и не скажешь, с первого взгляда, что козел. Катька развернулась и пошла за сестрой.
– … А дальше что было? Кать, Кать, слышишь меня? Мать вышла на работу? – рыжая девчонка тормошила ее. Катька словно очнулась и пару минут соображала, как та здесь оказалась. Это что, получается, она все выболтала этой стерве? Вот ведь дура… Ненавижу! И эта тоже хороша, чего приперлась, что ей надо? Щас Катька ей скажет куда идти, и если хотя бы слово услышит от кого, выпотрошит рыжей все волосы…
Любка глядела на нее не с жалостью. С сочувствием, но не с жалостью. В глубине темно-рыжих (Катька знала, что такой цвет называется янтарным) горело сочувствие. Катька почувствовала, как злость внутри словно смывается от этого взгляда. Любка сжала ледяные Катькины ладони.
– Знаешь… Я бы так не смогла. У меня маманя на руку горячая… И на язык. Но хорошая. Вы приходите с Ксюхой к нам, мамка такие пироги испечет, правда! А лучше я к тебе вечером заеду – познакомишь меня с сестрой, – опять затараторила она.
Катька молча сидела, чувствуя, что от Любки пахнет летом, солнцем и чуть-чуть медом. Наверное, так пахнет радость.
– Нет, лучше я завтра отведу вас к реке: у нас там, знаешь, какие места красивые… Высокие-высокие тополя, вдвоем руками не обхватить. И если долго смотреть на другой берег, кажется, что он поднимается и опрокидывается на тебя, вместе с рекой. Или пойдем на горку, с нее весь Зареченск как на ладони видно. Или к старой церкви… Я столько интересных мест знаю. Знаешь, как меня мамка с сестрой называют? Деловая Колбаса. Ты не смейся, это они любя. Об этом никто не знает, а то прилипло бы. Нет, вечером-то я все равно приеду, ты не думай. А на следующих выходных еще что-нибудь придумаем. Только сейчас я пойду. Я же, вообще, за хлебом собралась, мамка уж меня приругала, наверное. Еду, а тут ты, как приведение какое, честное слово…
Рыжая вывела велик обратно на дорогу, села и покатила. Налетевший ей в спину ветер опять развеял волосы из хвоста. Прям, Жанна д’Арк. Катька когда-то читала о ней книжку, давно, еще, вроде, в начальной школе. Она с несмелой улыбкой смотрела вслед Любке: Деловая Колбаса, значит. Ну-ну.